Конрад Кибург. Дневник посольства

Поскольку с XIV в. большая часть Руси подпала под власть Литвы, то было бы интересно узнать о русинах из иностранных источников того времени. У Конрада Кибурга можно найти любопытные известия о литовцах и русинах, проживавших в Литве.

Дневник посольства главного начальника гошпиталей тевтонского ордена, графа Конрада Кибурга с товарищи к великому князю литовскому Витовту, в 1397 г.

Мы прибыли в Ковно (совр. Каунас - прим. авт.) на судах, под парусами, на восьмой день по отьезде из Рагниты (совр. Неман - прим. авт.). Начальник ковенского замка боярин (в польском переводе pan - прим. пер.) Иван Фёдорович, русин, радушно нас принял и тотчас же выслал гонца к великому князю с извещением о нашем приезде; на третий день он сообщил нам, что скоро приедет придворный чиновник, который будет сопровождать нас до местопребывания монарха.

Ковно много утратило из своего древнего величия: число домов уменьшилось, многие лежат в развалинах, вся подзамковая часть, столь людная в прежнее время, теперь по большей части занята огородами. Возрождение его нелегко, потому что торговля в настоящее время встречает много затруднений. Здешний замок выстроен в прекрасном вкусе и представляет обширные укрепленные магазины для склада товаров, безопасные от огня, так как они сложены из камня; твердыня эта, сооруженная Гедимином и Ольгердом, так много потеряла в своей силе и крепости, что может дать теперь только весьма слабый отпор неприятелю. Мы не видали ни одной пушки большего калибра, какими славилось прежде Ковно; правда, магазины обширны, хорошо содержатся и, как раcсказывают, наполнены множеством запасов и оружия.

Стены, обращенные к Неману, наиболее уцелели, ближайшие же к Вилии, особенно там, где главные ворота, носят на себе следы ужасного опустошения. Пред грудами мусора и обломков вытянут частокол, весьма важный в том отношении, что не может быть разбит ядрами издали, так как мусор и обломки заслоняют его как бы валом и если неприятель дойдёт до края этого вала, то подвергнет себя лучному и ружейному огню, а сам не будет в состоянии разить осаждённых, укрытых за частоколом. Гарнизон состоит из 4000 литовцев и жмудинов, он занят теперь исправлением укреплений; при нас откапывали какое-то строение, совершенно заваленное мусором и поправляли заднюю стену, но нам этих работ не показывали. Против наших окон (мы жили в подзамковой части) на правом берегу Вилии, расположился лагерь кавалерии, четыре или пять тысяч коней, поражающий необыкновенным разнообразием одежды и вооружения отдельных отрядов; хотя мы присматривались издалека, мы всё-таки насчитали пять или шесть видов вооружения и одежды; более всего бросалась в глаза тяжёлая кавалерия, закованная в железо, на манер польской, но это вооружение, не имея верхней покрышки, какого-нибудь плаща, казалось чем-то неоконченным и могло навести на мысль, что на лошадях сидят голые люди; другие отряды были в шапках, которые в такой степени портили вид всадника, что нужно удивляться, кому это пришло в голову выдумать такую смешную форму. Лёгкая кавалерия действительно могла быть названа лёгкою, потому что всадники не имели другого оружия, кроме простой палки, а кони их были так тощи, что, я думаю, и прусский возок был бы им не под силу, тем не менее они казались довольно бойкими; был ещё отряд, составленный из людей пожилых, с длинными бородами, одетых в короткие темносерые плащи, с узкими, остроконечными капюшонами, точно братья минориты, от которых они отличались только разноцветными кафтанами и исподним платьем. Какую цель, какой смысл имела эта одежда? мы никак не могли догадаться. Кавалерии этой производил ученье какой-то князь Юрий вероятно с тою целью, чтобы солдаты, разойдясь по домам, были образцем для других, а может быть для того, чтобы показаться перед нами.

На третий день нашего пребывания в Ковне приехал какой-то придворный и вслед за ним пришли экипажи (pojazdy), верховые лошади и все необходимое для удобного пути, как-будто мы ехали за сотни миль... Мы захотели узнать о дне нашего выезда и о месте, где увидим великого князя, наш проводник отдал первое на волю нашу, объявив, что во всякое время, всё будет готово для путешествия, относительно же места сообщил, что Вильна , как мы того и желали, будет пределом нашего странствования. Получив такой ответ, мы промедлили в Ковне ровно столько, чтобы успеть уложить наши вещи, подарки и товары, которые везли с нами наши купцы; таким образом на пятнадцатый день, по выезде нашем из Рагниты, выехали мы из Ковна, а на восемнадцатый день т. е. 1397 года, 22-го июня приехали в Вильну, за два часа до заката солнца. У городских ворот нас встретил наместник, Альберт Монивид и маршал Ямонт, окруженные рыцарством и городскими чиновниками. Монахи ордена св. Франциска, минориты, стояли пред воротами своего монастыря и, приветствуя нас, пригласили войти в церковь Девы Марии, так называемую "на песках". Здание это выстроено из камня, но поврежденное пожаром, стоит пока без крыши, только часть его, кое-как покрытая, служит для отправления богослужения. Бедные монахи, которым мы роздали милостыню, рассказывали нам, что великий князь решился на собственный счёт восстановить монастырь и церковь и что уже ожидают для этого ремесленников из Луцка. У ворот замка приветствовали нас дворяне великого князя, по обычаю, с хлебом, солью и кубком пива, поднесёнными на золотом блюде; тут сошли мы с коней и пешие, в сопровождении значительного числа придворных и рыцарей, пошли в кафедральный собор. Духовенство встретило нас с кадилами и св. водою; после краткой молитвы мы отправились в отведённое нам помещение, которое находилось в том же нижнем или, как обыкновенно его называют, кривом замке. Дом наш деревянный, недавно выстроенный лежит над Вилией и называется посольским двором, но он так хорошо укрёплен, что скорее следует назвать его темницею. Там встретили мы всякие удобства и приятное отдохновение после дороги, хотя она вовсе не была утомительна. Приходилось нам быть в послах у многих иностранных государей, но должно признаться, что нигде не находили мы таких удобств, такого радушие и такого порядка во всём, как теперь в Литве. Гостеприимство литовцев тем ещё приятнее, что гость у них совершевно свободен и делает, что хочет, никто без надобности к нему не является, нет излишней, навязчивой предупредительности, а между тем всякое желание охотно и немедленно исполняется. Все данные нам слуги говорили по-немецки, так что мы были как дома и в переводчике нашем совсем не нуждались, это было тем более приятно, что он захворал тотчас по прибытии, хотя очень скоро поправился. Служители наши привели к нему лекаря, по виду простого крестьянива, который, осмотрев больного и нечего не спрашивая, не промолвив даже слова, достал из торбы, висевшей у него через плечо, полотняный мешочек с какою то травою, бросил его в горшок с водою, вскипятил и, крепко выжав траву, смешал полученный настой с крепким медом. Больной наш, выпив такого снадобья, на другой же день был здоров и как обыкновенно, ел и пил с аппетитом.

Приехав в Вильну, мы не застали великого князя, но нам сказали, что он скоро приедет; 23-го пришли наши обозы. В тот же день навестили мы Андрея епископа виленского: это старец прекрасной наружности, бодрый, румянный, высокого роста и полный, говорит бегло по-латине и, для иностранца, довольно хорошо по-немецки; он принял нас с таким величием, вежливостью и благочестием, что мы думали, что находимся пред лицем самого папы. Он имеет несравненно большее значение, чем епископы наши или германские. Разговор шёл исключительно о предметах религиозных; епископ уверял нас, что Литва отличается особенным усердием к христианству и вполне покорна велениям столицы апостольской. Он целый век прожил между литовцами и хорошо знает этот народ, легко поддающийся примерам, подаваемым от верховной власти; откровенно высказал и то, что Литва, оставив язычество, которое было основанием её народности, находится на пути к изменению своей цивилизации в западноевропейскую, при чём выразил надежду, что этот путь не будет для неё столь тернистым, как для пруссов. Нельзя было сердиться за упрёк, выраженный с такою деликатностью; приятный и красноречивый старец очаровал нас своим приёмом...

...Пиршество началось музыкою, обычною у литовцев производящею столько шума, что, право, можно одуреть от него, но всё-таки тихо игравшие в промежутках инструменты и приятное пение на языке нам непонятном, имели что-то мелодическое, сильно хватавшее за сердце. Мы сидели за огромным, овальным столом, в пространной комнате, освещённой восковыми свечами; каждый сел, где хотел, потому что в обществе все равны. Хвала литовцам, что они сохраняют это христианско-рыцарское равенство (со времени возвращения к своим великого князя Витовта), может быть, с большею точностью, нежели мы. He долго горели свечи, северная ночь прошла незаметно и быстро. Угощение было рыцарское, не скажу, чтоб оно было похоже на царский пир. Уже было светло, когда мы отправились домой, в хороших экипажах, в сопровождении придворных драбантов; из наших, помнится мне, не было ни одного, который бы уехал верхом, некоторые даже воротились не так скоро...

...При уничтожении следов язычества, все деревья около храма Перкуна были вырублены, внешняя стена уничтожена, истуканы были сожжены или с привязанными каменьями брошены в реку, металические же поломаны на куски. Круглая башня, прежде охранявшая вход, стоит не переделанная, её обратят в колокольню, когда привезут большие колокола. Рассказывали нам эти священники о дьявольском навождении и о различных чудесах, при недавнем обращении Литвы, которые Бог соизволил показать грубому языческому народу для утверждения святой правды; опустим эти подробности, которых к тому же не имеем права описывать без утверждения апостольской столицы. На месте, где строится новая приходская церковь, также стояла языческая божница, каменная и крытая, посвященная какому-то божку; близ малого рынка, где русская церковь, была божница литовского Бахуса. За замком, на предместье Антоколь, находился лес, посвящённый всем богам и в нём деревянное капище, где стоит малый замок, у смоленской дороги, было что-то вроде божницы, дивно украшенной. Таким образом языческая Вильна действительно была гнездом чёртовской веры; дай Бог, чтобы она снова в ней не появилась!

Вечером прибыл к нам боярин Оттокар и пригласил нас отправиться на место народного празднества; этот праздник (Иоанна Крестителя) литовцы празднуют обще с русинами, у первых он называется "Росса", у вторых "Купель". На восточной стороне города лежит русская слобода, юрьевская или святоюрьевская, за нею по пригоркам тянется лес, в котором от времени до времени открываются весёлые долины, усыпанные цветами, как-будто покрытые пёстрым ковром. В этом лесу, по пригоркам и в долинах, увидели мы множество шалашей, наметов и разведённых огней, около них толпился народ, стон стоял от его говора и песней, лилось вино, кружились быстрые пары танцующих, одним словом, царствовало самое искреннее веселье. Далее набрели мы на долину редкой красоты; среди неё горел громадный костер, а вокруг сновали группы людей высшего сословия, мущины отдельно от женщин; одни прохаживались, другие сидели на траве, покрытой коврами, третьи подкреплялись за низкими столами, были, наконец, такие, которые проводили время, слушая пение старцев и баб, а слуги светили восковыми факелами. Особенное, единственное зрелище! К довершению нашего удовольствия служила музыка, развадававшаяся, поочерёдно, с двух довольно отдаленных пригорков, а горы кругом пылали огнём, высоко выбрасывая искры; горели смоляные бочки и смолистое дерево. У нас в Пруссии были в обычае подобные праздники, но их запретили, так там они соединялись с языческими обрядами, здесь же, как нам говорили, забавляются без всякой примеси суеверия и не делают ничего неприличного; однакож песни и игры народа языческие; охраняя свою народность, он не так легко оставляет старые привычки. Возвращаясь, видели мы деревянную русскую церковь, ярко освещённую; в ней и около неё стояли со свечами толпы молящегося народа. Какие-то безобразные головные уборы окончательно портили и без того некрасивые лица женщин, напротив литовки и сами красивы и головы убирают со вкусом, а молодые деревенские девушки ходят простововолосые и это еще красивее: искусно причёсанные и притом хорошие волосы гораздо привлекательнее самых изысканных уборов...

...Обозревая город извне, мы заметили, что следы штурмов ещё не изгладились, в особенности потерпела местность около церкви пречистой Девы и подзамковой части города; но вильняне скоро строят; теперь уж обводят город стеною и оканчивают много домов, гораздо более прочных и красивых и притом расположенных в лучшем порядке. В случае нападения, жители обыкновенно спасаются в лесах, не заботясь о домах, которые так легко выстроить снова. Малая Вилия или, лучше сказать, собственно Вилия (потому что другая большая река туземцами называется Nergis) имеет высокое падение и потому течёт очень быстро, русло её завалено камнями, весною она очень многоводна и бурлива, оттого на ней нет мельниц в самом городе, но их много в окрестностях, особенно на большой реке. Вновь строющаяся приходская церковь весьма не велика и более похожа на товарный магазин; подле неё устраивают обширное кладбище. Другая маленькая церковь с плебаном лежит за погоревшим монастырём ордена миноритов; хотя и деревянная, она уцелела во время последней осады, благодаря своему уединённому положению среди большего кладбища, которое считается наидавнейшим местом погребения римских католиков в Вильне; она во имя св. Николая, епископа Мир-Ликийского. Русины имеют более церквей, нежели католики, но все их церкви малы и бедны, они также чтут этого святого, потому что он патрон города.

Из старой истории Вильны то достойно внимания, что в этих пустынных и лесистых местах, кругом облитых реками, было поселение в весьма давнее уже время и когда в XIII веке появялась здесь (при устье Вилейки в Nergis) главная святыня Перкуна, то прилежащия слободы, став под защиту первосвященника, сделались ещё населённее. Гедимин эти слободы превратил в город, на подобие городов заграничных, русинов поселил он отдельно от туземцев, для немцев и поляков назначил часть около маленькой церкви св. Николая. Длинная улица, простирающаяся от рудоминского въезда до замка, делит город на две половивы: ближайшая к Вилейке — русская, напротив литовская, где помещаются и немцы. Общая для всех ратуша построена на той же длинной улице, частию из камня, частию из дерева, с обширными лавками. С первого же взгляда отличали мы русинов и литовцев, так различны их физиономии, одежда и обычаи. Русины по большей части ниже ростом, цвет волос их красноватый, приближающийся к рыжему, их обычаи и образ жизви, также как и вера, резко отделяют их от литовцев; торговля и некоторые ремесла составляют их исключительное занятие. Литовцы высокого роста, с тёмными, редко вполне чёрными волосами; более нравственны, но в высшей степеиии ленивы в своем домашнем обиходе, любят крепкие напитки и потому менее достаточны, чем русины. Язык народа литовский, ветвь прусского. Говорили нам, что между теми и другими (т. е литовцами и русинами) есть очень богатые купцы, но самим нам убедиться в том не было случая. Немцы с большою выгодой занимаются торговлей и ремёслами; они не сближались с нами, чтобы не навлечь подозрений правительства и потому мы не могли узнать, что делают тут рижане, хотя и знали об их пребывании в Вильне. Когда, во время ярмарки, наши купцы сбывали свои товары гуртом, они имели дело исключительно с литовцами — такова правительственная политика, но они вообще хорошо обделали свои дела. Население города с предместьями простирается до 25000 человек, численность гарнизона показывают в 6000 человек; очень может быть, что эта последняя цифра преувеличена, но во всяком случае есть более 3000 солдат, потому что они занимают сторожевые посты и поправляют укрепления. В военном отношении Литва поделена на части, из которых народ обязан приходить в замки для составления их гарнизонов и для содержания в исправности укреплений; простой народ идёт без всякого оружия, получая как его, так и пропитание на месте. Рыцарство имеет собственное вооружение, коней и обозы. Те же части, которые ожидают своей очереди, обыкновенно наступающей через четыре или пять месяцев, обязаны доставлять корм для людей и лошадей и только мясо идёт от великого князя. Дисциплина крайне строгая, порядок во всем замечательный и безопасность повсюду полная; редко слышно об убийствах, воровство случается, но наказывается строго. Магистрат, получивший привилегии от Ягелла, судит дела, касающиеся города; для исполнения приговоров и угрозы преступникам содержат, по праву саксонскому, палача. Мы его видели, он, кажется, родом из Валахии и называется Ильдефонс, истинное чудовище: громадного роста, сильный, как медведь, толстый, с чрезмерно широкою грудью, с страшным лицем, поросшим чёрною бородою, он производит поразительное впечатление, которое ещё увеличивается его одеждою: на голове у него красная повязка; обвитая книзу белым платком, украшенная кистями, на красный кафтан накинут плащ кровавого цвета, в руках железная палка, на подобие цепа.

Пьянство, как и везде, всеобщее. Русины чаще занимаются продажею крепких напитков; их женщины, строго содержимые, менее развратны, литовки же более свободных нравов. Высшая власть не терпит гласных домов разврата, хотя трудно допустить, чтобы такой населённый город мог обойтись без них; об убийстве детей не слышно. Чужеземец, прибывший в Вильну и его имущество также безопасны, как и в его собственном доме; в этом крае, с незапамятных времён, ведётся обычай — изобретение мудрой политики, по которому чужезежец, ступивший на землю литовскую, лишь только войдёт в первый попавшийся дом, делается лицом священным для его владельца, последний считает своею обязанностью оберегать и покровительствовать ему; если он пожелает идти далее, литовец до тех пор его не оставят, пока не доведет до следующего дома н не сдаст на попечение другого хозяина; так от дома до дома, от деревнн до деревни, путешествие совершается с полною безопасностью и удобством. Насилие, совершенное над чужеземцем, вызывает мщение, обращаемое на того, кто в это время был его покровителем и проводником, а мстителями являются все те, которые уже принимали у себя пришельца, но такие случаи весьма редки, редки и предания о них. Поселившийся в доме литовца иностранец делается членом его семейства, хозяин мстит за оказанную ему несправедливость и отвечает за его проступки, если гость не пожелает сделать этого сам. Есть также и гостинницы, в которых приезжающий, кто бы он ни был, во всякое время найдёт себе убежище; только хозяин обязан знать, кого он принимает; купец складывает там свои товары и может быть спокоен на счёт их сохранности. Русин останавливается у русина, немец у немца, и так каждый народ имеет свои гостинницы. Чужеземца, если он совершит преступление, не наказывают по местным законам, за исключением убийства, конечно, но высылают за границу, обрезав предварительво ухо, если он воротится и снова будет схвачен, то при вторичном изгнании, теряет другое ухо, пойманный без ушей подлежит утоплению в мешке, к которому для тяжести привязываются камни. Боярин Оттокар рассказал нам эти подробности, принадлежащия, вероятно, к древнейшему праву литовскому; у пруссов не было подобного обычая, как можно видеть в епископской хронике. Предместья виленские суть слободы или, лучше сказать, купы домов, хижин и всякого рода сельских построек, разбросанных без порядка и вкуса, всякий строится на пригорках, в долинах, оврагах, как хочеть или может. Земля принадлежит или частным лицам, или городу, или великому князю, потому разделяется и власть над поселенцами. Кто поселится в самом городе или устроит в нём ремесленное заведение, тем самым высвобождается из-под власти частного лица, даже ленных князей, делается мещанином; если обстроится шляхтич, то он лично подчиняется властям, начальствующим в его сословии, а имущество его и способы содержания находятся под надзором городских чиновников. Слуги и поденщики, оставив место своего рождения, т. е. деревню, принадлежащую помещику и переселившись на жительство в город, только тогда переходят в сословие вольных мещан, когда помещик откажется прокормить их во время голода или не потребует их возвращения, по прошествии известного срока. Отношения между предместьями и городом определены юридически; в одних случаях городские власти имеют право указывать населению предместьев, в других не могут этого делать, без посредства правительства; если же мещане выстроят дома на предместье, то власть над ними вполне принадлежит городской магистратуре.

...Достойно внимания, что окна в домах стекляные: стёкла, правда, маленькие, потому что здешние фабрики не производят больших, но самые окна велики. Бедные употребляют стёкла круглые, очень толстые и зеленоватые, которые пропускают мало света; стёкла же четырёхугольные и шестиугольные гораздо белее, а потому и свету пропускают более; укрепляются оне в рамях оловом, как и у нас. Как это стекло, так и употребляемое для сосудов, производят в Литве с весьма давнего уже времени, но замечательно, что здоровье пьют не из стеклянных, а из роговых, богато украшенных бокалов. Стекляные изделия отпускаются даже за границу; частные предприниматели устроили заводы и вообще гончарное дело в цветущем состоянии. Металлические вещи очень дороги, местное производство их крайне плохо, да и металлов в Литве не добывают, кроме небольшего количества железа, которого недостаточно для внутреннего потребления, и потому его привозят из-за границы; других ископаемых продуктов, за исключением извести и отличной глины, Литва не имеет. Соль вываривается кое-где из источников, но мало. Мёд, воск, лён, различные хлеба и лесные изделия суть главные предметы вывозной торговли. Меха также вывозятся в изобилии, сырые кожи — напротив, в умеренном количестве. Иностранные ремесленники пользуются здесь большими преимуществами и, скоро разбогатев, возвращаются домой с хорошими деньгами, если только их не принудят совсем остаться в Литве, но чаще смерть захватывает их до обогащения и тогда дети их делаются литовцами, потому что их матери литовки. Случается также, что немцы наши начнут пьянствовать и, при таком образе жизни, скоро погибают в чужой земле. Домашний скот мы видели в хорошем состоянии; лошади, правда, малорослые, но крепкие и выносливые; богатые помещики владеют многочисленными стадами, из которых можно выбрать редких, неоценённых коней; между их хорошими качествами очень важно то, что они смирны и вовсе не дики; по достижении известного возраста, они без всякого сопротивления, как бараны, позволяют оседлать или запрячь себя. Все тяжести возятся здесь лошадьми, волов и на пашню редко употребляют. Воров нет в самом городе, но их очень много в предместьях; козы и овцы нам не встречались, за то свиней множество, что не благоприятствует сохранению чистоты. Говорили нам, что великий князь издал повеление брать этих животных, бегающих по улицам, и раздавать бедным, но исполнения его ещё нет, потому что ожидают результата предварительного предостережения. Живность продаётся прекрасно и не дорого; приготовлением хлеба и других печеньев занимаются женщины, мясной ряд в порядке, свиное мясо и разные из него изделия продаются в особом ряду, купцы которого составляют отдельную корпорацию и называются Szarcutii. Зверины всякой в изобилии, рыбы множество и притом хорошей; из домашней птицы только куры и гуси продаются на рынке. Соль доходит до неимоверной цены, когда прекращается подвоз из-за границы, но теперь великий князь устроил огромные её склады, разместив их в городах над Неманом, чтобы, в случае недостатка, снабжать ею народ по умеренной цене; это, разумеется, лишило купцов выгодной слекуляции. Из купеческих счетов мы вывели заключение, что в Вильне потребляется соли втрое более, чем в Мариенбурге, мяса же потребляется менее, вероятно, потому что русины постятся почти 1/4 года. Литовцы так же обязаны соблюдать посты; в великий пост торговля мясом совсем прекращается.

...Молодёжь, высылаемая в города литовской Руси, где есть при монастырях русские училища, ничему более не выучивается, кроме чтения и письма, она обыкновенно занимает потом канцелярские должности, так как здесь исключительно употребляется только русская письменность; латинский язык составляет достояние духовенства, a по-немецки учатся, кажется, в Риге, для дипломации. Литовской письменности нет - если и были литовские письмена, то их забыли, чему много содействовало падение язычества; показывали нам что-то, написанное, как утверждали, литовскими буквами, но мы ничего не могли разобрать. Брат Целестин снял абрис нескольких строк, для сравнения с теми письменами, которые встречаются у нас в Пруссии на разных остатках язычества. Судя по тому, что мы слышали от людей просвещенных, литовская молодёжь имеет прирождённую способность к образованию, богатые господа высылают своих детей в Краков и заграницу и ни один ещё, как говорят, не обманул родительских надежд...

..."Всё это, может быть, очень хорошо, возражал на наше мнение епископ Андрей, но не всякому народу годно одно и тоже образование, оно похоже на кафтан, который должен быть скроен и сшит по росту и сложению каждого отдельного лица. Литовцы имеют то, общее с поляками, прирождённое качество, по которому они более нуждаются в научном образовании, чем в приучении к военному делу, с последним они быстро осваиваются, лишь только выйдут из детских лет. Литовец, можно сказать, родился рыцарем, ему нужен только известный возраст, естественное укрепление тела, чтобы выказать свои военные способности. Для образования нравственного и сердечного он имеет школу в родительском доме, высшие же науки делают человека истинно просвещённым и полезным себе и отечеству во всяком состоянии". Потом был разговор о литовском языке; епископ, зная его основательно, превозносил его похвалами, жалел, что пренебрегли литовскою письменностью, так как русские письмена и русский язык были приняты в дипломации и при дворах княжеских с тех пор, как учёные русины, выгнанные татарами из-за Днепра, перенесли свои научные познания в Литву. Расхваливая язык литовский, епископ даже утверждал, что если бы греческий и латинский языки были забыты, то их утрату легко бы заменил язык литовский, вследствие совершенства своих форм, просодии и своего богатства...

...Средства великокняжеской казны состоят из доходов с земель, принадлежащих короне, с озёр, отдаваемых в оброчное содержание, из податей с вольных земледельцев, из известных, определённых сумм, которые взымаются с имений, розданных высшим чиновникам, из пошлин и неопределенных приношений ленных князей,  при собирании которых часто приходится употреблять силу. По смерти Ольгерда, когда в крае началась анархия, доходы казны уменьшились, хотя поборов было более и при том допускались злоупотребления. Настоящий великий князь Витольд, в короткое время своего единодержавия, успел исправить эту важную отрасль государственного управления; он сам объезжает провинции, вникает в управление коронных имений, посещает ленных князей и таким образом собирает большие доходы; как они велики, мы не могли узнать от придворных; да, кажется, они и сами того не знают.

Во вторник (26-го июня), пред полднем, известили нас о прибытии великого князя; он приказал приветствовать нас от своего имени и уведомить, что мы скоро будем допущены к его особе. Часа за три до заката солнца пришли за нами пышно одетые придворные чиновники и рыцарство, в сопровождении которых, при звуках военной музыки, мы отправились ко дворцу великого князя. У входа нас встретил великий маршал с отрядом комнатных дворян; прислуга, богато одетая, стояла в два ряда по сторонам нашей дороги, как на дворе, так и в огромных сенях. Когда нам оставалось не более пяти шагов до аудиенцзалы, дверь раскрылась настежь, а подле них мы увидели привратников — исполинов, четырёх в зале и столько же в передней; они держали бердыши серебряные или из полированой стали, на головах их были высокие, по крайней мере, в локоть, чёрные меховые шапки, обвитые спирально золотыми цепями, концы которых, украшенные кистями, спадали им на плеча, под этими шапками, застёгивавшимися у подбородка золотистой рыбьей чешуей, торчали громадные усища великанов, бороды же были чисто выбриты. В глубине залы, на богато украшенных креслах, сидел великий князь Витольд, по сторонам его стояли по два молодых пажа в белых одеждах, несколько далее, за двумя столами, покрытымй богатыми персидскими коврами, сидели на стульях министры, советники и секретари. Когда мы дошли до половины залы, великий квязь и все прочие встали, мы низко поклонились, сперва князю, потом направо и налево, на что получили взаимные поклоны; тогда заговорил один из маршалов, громко рассказывая об обстоятельствах нашего прибытия и называя наши имена, на что великий князь, уже сидя, кивнул головой, потом другой маршал пригласил нас приблизиться к подножью трона; мы подошли, великий князь встал, дал нам руку и принял письмо великого магистра, которое прижал сначала к сердцу и после велел положить на стол, спросим затем о здоровье великого магистра и некоторых, знакомых ему, сановников ордена. После того, как тайный секретарь Николай прочёл о цели нашего посольства и тихо, в нескольких словах, сообщил об нём великому князю, нас пригласили в залу маршалов и на том кончилась публичная аудиенция. С середы начались частные аудиенции, происходившие в дипломатической канцелярии, которая помещалась в обширной комнате, освещенной с трёх сторон окнами, стены её обиты самыми изящными восточными коврами, лавки обложены камчатыми подушками. У главной стены большой парадный стол, покрытый ковром, расшитым золотом и серебром, на нем высокое, в 3/4 локтя, вызолоченное распятие и подле великокняжеская митра, меч и золотая палка или что то вроде скиптра, не длиннее двух локтей, кроме того стояло ещё что то, драгоценно украшенное, в роде малой урны. Над столом, между двумя высокопрорезанными, квадратными окнами, висел образ какого то святого в серебряной раке, выше его на маловыдающемся барельефе изображение пресв. Девы, сделанное из золота и серебра, пред которым в золотой, ажурной коробке, горела лампада из римского хрусталя, висящая с потолка, на золотой цепочке. Ha правой стороне другой стол, красиво накрытый красною материей с галунами и кистями и заваленный бумагами, перьями, чернилицами; за ним сидел пишущий секретарь. У входных дверей стоял паж, который наблюдал песочные часы и при каждом их обороте ударял палочкой в стеклянный колокольчик. Когда мы вошли, великий князь встал из-за секретарского стола, радушно нас приветствовал, посадил на удобные кресла и любезно разговорился с нами. При произнесении имени св. отца, папы Бенедикта XIII он, несколько приподнявшись, снимал свою шляпу, при имени королей римского или польского, не вставая, обнажал голову, а называя великого магистра, только немного наклонял ее. Его шляпа походила на испанское сомбреро, прочая одежа состояла из жёлтого, шелкового камзола, застёгнутого до самого горла золотыми пуговицами на золотых петлицах, исподнее платье, розовое, из татарской материи и красные кожаные сапоги с золотыми шпорами. Поясом служила неширокая лента, шитая золотом и застёгнутая богатою пряжкою, на ней висели крючки для пристёгивания сабли; сверху накинут кафтан гранатового цвета, сшитый по-литовски, только подрезанный коротко; из-за пояса выглядывала рукоять кинжала, осыпанная дорогими каменьями. Недурно говорит по-немецки и иногда вмешивает латинские фразы, как бы желая выказать свою ученость; ведь он был воспитан братом нашего ордена Ганно ф. Винденгеймом, который, сначала пленник, потом приятель Кейстута, занимался в Троках обучением его детей и жил там до самой смерти...

30 июня, в субботу, после полудня, сели мы на прекрасные суда и поплыли Вилией до Ковна, куда прибыли вечером 3 июля. Мы могли бы приехать гораздо скорее, так как суда наши были онень легки, а течение весьма быстро, но, опасаясь ехать ночью, когда можно было наткнуться на подводный камень или на рыболовныие снаряды, которыми часто перегораживают всю реку, мы ехали только днём. В Ковне простились мы с боярином Отттокаром и другой уже чиновник, по имени Монстельд, провожал нас до Юрбурга, куда приехали в субботу 7 июля; тут мы дождались гонца, которого великий князь обещал выслать за нами. Наши (т.е. орденские) суда уже четыре дня ожидали нас; сели мы на них, покончив все наши дела, и прибыли в Рагниту, в четверг 12 июия 1397, также здоровые, как и при отъезде.

Ягелло-Яков-Владислав и первое соединение Литвы с Польшей /пер. М. Смирнова // Записки императорского Новороссийского университета, т. 2, вып. 1-6, 1868, стр. 4-38.